Российское общество и фондовая биржа во 2 половине XIX 1 ч

[Дормидонт]

П.В. Лизунов Российское общество и фондовая биржа во второй половине XIX 1 часть статьи

полезная информация для собирателей акции Российской Империи

Опубликовано: Экономическая история: Ежегодник. 2005. –М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2005. С. 257-288.


{257}

Век акций, рент и облигаций…
А. Блок «Возмездие»

Первая официальная биржа в России была учреждена Петром I в Петербурге, почти одновременно с основанием новой столицы. Такие же биржи он предполагал завести и в других крупных купеческих городах страны, но в течение почти всего XVIII столетия Петербургская биржа оставалась единственной в России. Второй российской биржей стала биржа в Архангельске, учрежденная в 1789 г. Не ранее 1796 г. появляется третья биржа – в Одессе, и не ранее 1816 г. – четвертая в Варшаве. Пятой по счету была биржа в Москве, получившая в 1837 г. «Правила для биржевого комитета». В 1842 г. учреждается Рыбинская и в 1848 г. – Нижегородская ярмарочная биржи. Если в 1850-х гг. не открылось ни одной биржи, то в 1860-х гг., с которых и начинается широкое распространение бирж в России, открывается сразу 8: Иркутская, Киевская, Тульская, Казанская, Рижская, Ростовская-на-Дону, Харьковская и Самарская биржи. В 1870-х гг. открылось 5 бирж: Астраханская, Саратовская, Ревельская, Перновская и Орловская. В 1880–1890-е гг. в России появилось еще 11 бирж: Либавская, Нижегородская (постоянная), Бакинская, Елецкая, Таганрогская, Калашниковская хлебная биржа в Петербурге, Московская хлебная, Воронежская хлебная, Лодзинская биржа, Елизаветградская хлебная, Царицынская товарная. С 1900 по 1914 г. количество бирж увеличилось еще на 74.

До середины XIX столетия все российские биржи оставались исключительно товарными. На них совершались, в основном, сделки по покупке и продаже товаров, страхованию судов, и реже, в связи с товарными операциями заключались сделки с векселями и иностранной валютой. Биржевые собрания посещали лица, принадлежащие к купеческому сословию. Особо следует отметить, что значительная часть участников торгов была иностранного происхождения. Устройство биржи в России XVIII – первой половины XIX в. можно определить как замкнутую купеческую корпорацию или институт маклеров.

Лишь со второй половины XIX в. сначала на Петербургской бирже, а затем и на других биржах страны стали происходить значительные изменения. Кроме возросших оборотов с товарами, сделок фрахтовых, вексельных и валютных, новым явлением стали сделки с государственными и частными ценными бумагами. Появилась возможность для более выгодного помещения денег помимо казенных банков. Этот процесс был неминуем из-за постепенно усиливающегося спроса на капиталы для многочисленных новых промышленных, торговых и железнодорожных предприятий. Биржа, а точнее фондовый рынок, постепенно становится объектом внимания со стороны части российского общества. Интерес этот то усиливался, то ослабевал в зависимости от ситуации на рынке ценных бумаг и состояния экономики в целом. Менялось и отношение общества к бирже от безразличия к осторожному любопытству, от предубеждения к робкому участию, от восторженного поклонения до ненависти. Можно выделить несколько периодов постепенного приобщения широкой «публики»[1] к операциям с ценными бумагами и биржевой спекуляции.



Биржа и общество в конце 50-х гг. XIX в.

Впервые русское общество обратило внимание на биржу во второй половине 1850-х гг., после окончания Крымской войны. Вследствие усиленного выпуска новых кредитных билетов и понижения банковских процентов, в обращении оказалось изобилие свободных денег. Понижение банковского процента повысило ценность почти всех биржевых бумаг, чем объясняется, например, громадный успех подписки на акции Главного общества российских железных дорог в Петербурге[2]. Известный русский экономист В.П. Безобразов писал: «Все денежные обороты совершались чрезвычайно легко и быстро; только что затраченные капиталы возвращались с огромными барышами. …Так было преимущественно в 1855 и 1856 гг. ...В промышленность и спекуляцию бросились люди, которые до войны были совершенно им чужды… никогда не занимавшиеся ни торговлею, ни промышленностью»[3].

Акционерное оживление и биржевая горячка достигли наивысшего развития в 1857 и 1858 гг. Подписка на акции некоторых предприятий, как отмечал Н.Х. Бунге, «представляла картину, о которой у нас имели понятия лишь по рассказам европейских журналов 1853–54 годов – картину крайнего увлечения и ажиотажа»[4]. Еще накануне, в середине 1855 г., «Отечественные записки» в экономическом обзоре утверждали: «…циркуляция акций у нас вовсе не похожа на заграничную. …У нас, напротив, на акции смотрят, по большей части…, как на билет частного банка, дающий хорошее число ежегодных процентов. Название ажиотера, человека, употребляющего всевозможные хитрости, чтоб поднять, или опустить цену акций, у нас существует только в лексиконах. Тихий, спокойный характер, которым отличается у нас торговля акциями, имеет характер игры коммерческой, а не азартной…»[5] Но все изменилось через какие-то два-три года, и перипетии, произошедшие вскоре в России, вполне напоминали «картину» биржевой спекуляции в ряде европейских странах.

«Вестник промышленности» констатировал: «Русское общество… начинает выходить из коснелого состояния равнодушия, деятельность промышленная и компанейская увлекает его. …Все классы под влиянием этого увлечения: в обществе, в театре, в собраниях, люди говорят только о коммерческих оборотах, биржах, спекуляциях, ценах различных акций…»[6]. Представление о произошедших переменах дают финансовые обозрения российских экономических журналов. Например, «Вестник промышленности» писал: «Не успеет составиться новая акционерная компания, смотришь, все ее акции разобраны нарасхват до дня официальной продажи, и тотчас же начинают ходить из рук в руки с надбавкой. В Петербурге рассказывали, как желающие получить акции образовавшегося в Москве Страхового от огня общества собрались еще с вечера – накануне дня раздачи у дверей конторы – прождали целую ночь, и при открытии дверей только весьма немногие получили желанные бумаги»[7]. Народу собралось так много, что «началась теснота, давка, были и такие, которым сделалось дурно, другие принуждены были вылезать в окно, потому что назад протесниться было невозможно»[8].

На Петербургской бирже в конце 1857 г. вспыхнула настоящая спекулятивная игра с бумагами новых акционерных компаний. Акции большинства обществ легко покупались и продавались на бирже. Порой они заменяли наличные деньги[9]. Появились свои «бумаги-фаворитки». Наибольшим спросом пользовались акции таких компаний, как «Золотое Руно», «Сельский хозяин», «Кавказ и Меркурий» и некоторые другие. Особое предпочтение отдавалось акциям Главного общества российских железных дорог. Журнал «Русский экономист» писал: «Министры и другие сановники, чиновники всех рангов бросились играть на бирже, помещики стали продавать имения, домовладельцы – дома, купцы побросали торговлю, многие заводчики и фабриканты преобразовали свои учреждения в акционерные компании, вкладчики в правительственных банках начали выбирать оттуда свои вклады, – и все это бросилось в азартную игру на бирже, преимущественно, разумеется, на ажиотаж с этими последними, впервые гарантированными нашим правительством акциями. Разгулу на бирже не было удержу»[10]. Всеобщее ослепление было так велико, что большинство русских экономистов, в том числе Н.Х. Бунге, поверили в долговечность наступившего экономического подъема[11].

Вскоре, однако, экономическая ситуация в стране изменилась. Уже в конце 1858 г. произошла резкая перемена конъюнктуры в промышленности и торговле. Начавшийся спад еще более обострился под влиянием разразившегося мирового экономического кризиса. Вместо увлечения акционерным учредительством и биржевой игрой с середины 1859 г. наступило полное к ним охлаждение. Оживление в российской экономике сменилось застоем, подъем – падением. Резко вырос спрос на наличные деньги. В финансовых изданиях отмечалось, что «нужда в деньгах лежит тяжелым гнетом на всех торговых сделках» и «затрудняет все коммерческие обороты[12].

Началось обвальное падение цен на фондовом рынке. Акции многих обществ перестали продаваться и покупаться на бирже. Пошатнулось положение Главного общества российских железных дорог. Акции этого «высокоименитого» предприятия упали ниже пари, а облигации – со 100 до 96 руб. Их биржевая цена уменьшилась на 45%. Около 100 тыс. акций были заложены в Государственном Коммерческом банке и не выкуплены их владельцами[13]. В 1860 г. прогорело общество Ловатского Старорусского железного завода. Разорилось общество «Сирена», одним из владельцев которого был покойный министр финансов граф Ф.П. Вронченко. Обозреватель «Вестника промышленности» писал: «Петербургские капиталисты обменяли все свои миллионы кредитных билетов на сотни и тысячи других бумаг более крупных форматов, более красивых, подающих такие заманчивые и блестящие надежды; обменяли деньги и продолжают обменивать их на акции... В Петербурге у богачей нет больше денег, у них есть акции; деньги остались только у бедняков»[14].

При внесении в Комитет финансов сметы расходов Государственного казначейства на 1860 г. министр финансов А.М. Княжевич констатировал, что экономическое положение России «явно обнаруживает все признаки денежного и коммерческого кризиса»[15]. Через год во всеподданнейшем докладе о состоянии государственных финансов в 1860 г. Княжевич снова повторил, что страна переживает глубочайший экономический кризис[16]. Резко поменялось отношение общества к бирже, в которой многие видели причину своих потерь и понесенных убытков. Это время можно охарактеризовать как первое знакомство российского общества, или точнее некоторой ее части, в основном петербургской, с биржевой игрой. Численность ее была еще невелика и не превышала несколько сотен человек. Новое увлечение биржей и ценными бумагами в России уже в более широких масштабах произойдет через 10 лет.



Биржевой ажиотаж и кризис в России конца 60 – начала 70-х гг. XIX в.

Конец 1860-х гг. ознаменовался новым оживлением в экономике России. Толчок был дан усиленным железнодорожным строительством и спекуляцией железнодорожными акциями. Учредительской горячке и биржевому ажиотажу предшествовал весьма успешный ход дел большинства русских предприятий. Особенно высоко поднялись цены акций железнодорожных обществ, давших неплохой доход в 1867–1868 гг. и обещавших еще лучшую доходность в будущем. «Публика», видя, что доходность железнодорожных акций растет, стала помещать свои деньги в эти ценности. Спрос скоро значительно превысил предложение, цены на акции все росли, и по мере сбыта возрастали до невиданных ранее размеров. Бумаги скупались в огромных количествах, что способствовало еще большему росту цен.

Страсти разгорелись после подписки на акции Козловско-Тамбовской и Рыбинской железных дорог. «Общество, – писали современники, - заболело тяжелой болезнью – акционерною горячкою»[17], а «...последние месяцы 1868 г. сделались первой эпохой принятия всею публикою участия в биржевой игре акциями»[18]. Е.И. Ламанский вспоминал: «Дух спекуляции охватил... всю Россию ... в 1868–1869 годах Петербург, Москва, Одесса, одним словом, все главные города увлеклись биржевой игрой до нездоровых размеров... Финансовую и денежную Россию нельзя было узнать. Весь народ, даже неграмотный, усвоил себе понятие о процентных бумагах, свободно обращающихся на биржах, о разных акциях, облигациях и т. д.»[19]. 1869 г., отмечал другой очевидец, «можно назвать годом спекулятивным. Одушевление, с которым производились обороты бумажных ценностей, охватившее все классы общества, распространилось подобно заразной эпидемии. ...Даже прекрасный пол не оставался чужд разгоревшемуся спекулятивному настроению и, со свойственной ему энергией, преодолев десятичные дроби, пускался в биржевую игру»[20]. «Увлечение к игре было столь всеобщим, – обращал внимание неизвестный автор в записке, доставленной М.Х. Рейтерну, – что явилось много дам-спекулянток. На поле сражения выступило много и гвардейских офицеров, из которых некоторые постоянно уже являются на биржу, а другие рыскают по банкирским конторам, закупая и перепродавая займы»[21].

Помещение капиталов в акции железных дорог превратилось в самое выгодное и доходное дело. «Публика» бросилась покупать железнодорожные ценности, отчего те еще быстрее пошли в гору и повышались почти каждый день. Государственный банк, Петербургское общество взаимного кредита и другие кредитные учреждения, идя навстречу желанию «публики», предлагали свои капиталы на самых выгодных условиях, производя большие ссуды под любые бумаги, «стоящие немногим более обойной бумаги»[22]. Государственный банк и Общество взаимного кредита понизили ссудный процент до пяти и расширили кредит, насколько было возможно. Петербургское общество взаимного кредита давало сначала под новые акции 50% их биржевой стоимости, а вскоре довело размер ссуд под некоторые бумаги до 90%. Когда биржевая игра стала захватывать широкие слои «публики», в Обществе взаимного кредита появилось объявление о том, что уплата долга может быть отсрочена на шесть месяцев, а потом должник может, если пожелает, воспользоваться и второй отсрочкой на такой же срок. Таким образом, можно было надеяться на 18-месячный кредит, что косвенным образом поддерживало биржевую горячку.

Как только в конце 1868 г. биржевая игра с ценными бумагами приняла значительные размеры, в Петербурге образовалась неофициальная фондовая биржа, носившая характер частных собраний. Эти встречи проходили в ресторане одной из лучших в то время гостиниц столицы «Демут». Эта «негласная» или «малая биржа» возникли по инициативе 104-х солидных биржевых деятелей, преследовавших первоначально цель установить правильный курс ценных бумаг в частных совещаниях до открытия официальной биржи. Они пытались устранить те потери, которым подвергались из-за неожиданных крупных колебаний курсов. Здесь шла подготовка к биржевым собраниям: оговаривались и определялись условия сделок и цены бумаг.

Вскоре состав, характер и цели демутовских собраний изменились. Постепенно гостиница «Демут» стала местом самой азартной игры и спекуляции, в ней участвовали все «самые отъявленные и рисковые» биржевые спекулянты. «Здесь среди присяжных и неприсяжных маклеров или “зайцев” толпились военные, члены судебного ведомства, адвокаты; здесь... были владыками агенты разных высокопоставленных лиц, и в числе их какой-то изумительной смелости и ловкости повар, один из корифеев Демутовской биржи», – писал директор Московского Купеческого банка, профессор И.К. Бабст[23].

Бывший в то время еще простым репортером А.С. Суворин с присущей ему живостью так описал собрания в «Демутовом трактире»: «Подобно тому, как во времена Д. Ло... на Вандомской площади собирались самые низкие негодяи и самые высокие господа - в Демутовом отеле собирались представители разных общественных слоев и положений: маклера, банкиры, генералы, чиновники. Они собирались утром от 11/2 до 21/2 часов и за бокалами шампанского гнали вверх бумаги, без всякого разбора»[24]. Котировка бумаг в «Демутовой бирже» записывалась просто на доске, висевшей на стене.

Возглавлял «Демутову биржу» «один молодой человек, почти мальчик, без усов и бороды, вздумавший прослыть русским Джоном Ло», который «собрал вокруг себя целую коллекцию героев», – писали о нем современники[25]. Этим «юным гением» был 25-летний Альфред Бетлинг, биржевой маклер, «главный воротила акций Рыбинско-Бологовской железной дороги», доставшихся ему от отца, профессионального биржевика, отошедшего от дел. Все «биржевые зайцы» бывали у него по утрам, чтобы справиться, что он намерен делать: продавать или покупать. Завсегдатаями «Демутовой биржи» были С.А. Кун, М.С. Рябков, К.И. Мангольд, П.И. Лихачев и др.[26]

Биржевая горячка распространилась и в Москве, где торговля ценными бумагами, принявшая характер спекулятивной игры, оживила биржу и привлекла к участию в ней широкие слои московского общества. Н.А. Найденов вспоминал: «...азарт, с которым велось это дело, стал принимать страшные размеры, являвшиеся слухи, что такой-то в неделю нажил 50 тыс. и более, втягивали новых лиц в это болото»[27]. Среди лиц, к биржевой деятельности ранее отношения не имевших, выделялся отставной чиновник Лутковский, наживший солидный капитал. После его смерти наследникам осталось более 3 млн руб. Однако это было редким исключением; как правило, широкая «публика» всегда несла основные потери. Так, присяжный поверенный Рихтер, зарабатывавший хорошие деньги, пристрастился к биржевой игре и, ежедневно посещая биржу, где спускал все приобретенное. Значились в списке новых посетителей биржи член судебной палаты П.Г. Извольский и председатель окружного суда С.А. Дейер, ставший позднее первоприсутствующим сенатором[28]. Не находя достаточного удовлетворения в биржевых собраниях, владельцы московских банкирских контор основали, как в Петербурге, свою утреннюю фондовую биржу, которая собиралась в ресторане «Казино» на Чижовском подворье[29].

Ажиотаж на Петербургской бирже продолжался до конца августа 1869 г., и многие успели сколотить приличные капиталы в самое короткое время. На фондовой бирже, как сообщали «С.-Петербургские ведомости», «было чем потешиться любителям острых ощущений»[30]. Цены то сильно росли, как, например на все пароходные акции, то вдруг падали на несколько процентов в один день, как, например, акции Главного общества российских железных дорог или Рыбинско-Бологовские.

20 августа 1869 г. стало известно распоряжение Петербургского общества взаимного кредита о повышении дисконта по ссудам под залог ценных бумаг с 5 до 6% и о прекращении ссуд под залог сроком на шесть месяцев[31]. Мера неожиданная, заставшая биржу врасплох, в самый разгар августовской ликвидации, когда требовались деньги для покрытия сделок. Но в кассе Общества больше не оставалось свободных денег. В Государственном банке, служившем постоянным источником для пополнения кассы Общества взаимного кредита, также не оказалось свободных капиталов. Поэтому Совет общества был вынужден пойти на ограничительные меры. Вслед за ним повысил свой ссудный процент до 8% Государственный банк, что способствовало еще более сильному понижению бумаг на бирже. Их примеру последовали остальные петербургские банки и банкирские конторы.

Едва прошел слух, что прекращается выдача ссуд, мгновенно приостановились все обороты с ценными бумагами. Демутовцы собирались в своей гостинице, толковали между собой и расходились, не совершив никаких сделок. Затем «Демутова биржа», чтобы спастись от полного краха, стала играть на понижение. За ней последовала «публика», и бумаги полетели еще ниже.

Биржевая паника, вспыхнувшая в Петербурге, охватила Москву. «Все «любимейшие московские бумаги», еще недавно шедшие нарасхват, не находили покупателей и падали в цене. Не имея возможности сбыть их на своей бирже, московские спекулянты с середины октября наводнили петербургский рынок акциями Московско-Рязанской и Орловско-Витебской железных дорог, упавшими сразу в цене более чем на 20 руб.[32]

Произошедшие события получили известность как «знаменитый биржевой кризис в России», который оценивали как «своего рода признак совершеннолетия биржи»[33]. Это время также можно обозначить как очередное увлечение российского общества биржей и не только петербургского, но и значительной части московского, закончившееся новым разочарованием. Количество втянутых в биржевую игру обывателей увеличилось до нескольких тысяч человек. «Публика» вскоре пресытилась спекулятивной игрой, устав от беспрерывных потрясений и волнений, она была напугана многочисленными банкротствами. Наученная горьким опытом последних лет, понесшая основные потери, она перестала прельщаться блестящей «фата-морганой» быстрого обогащения. Еще недавно излюбленной темой разговоров в обществе была тема о доходности той или иной ценной бумаги, теперь же больше говорили о потерях или разорении того или иного известного лица.

Биржа, «американка» и «публика» в конце XIX века

В течение почти двух десятилетий российское общество не интересовалось биржевыми делами. Впрочем, не было и повода для очередного увлечения биржей. Ситуация изменилось в середине 1890-х гг. Начавшийся в России промышленный подъем вызвал новую активизацию железнодорожного строительства, усиленный рост металлургической и нефтяной промышленности, учреждение многочисленных акционерных обществ и компаний. Многие металлургические заводы были обеспечены на несколько лет крупными правительственными заказами для строительства железных дорог. Выкуп в казну ряда частных железных дорог и конверсия некоторых государственных гарантированных займов способствовали появлению свободных капиталов. Для образования необходимых акционерных капиталов предприниматели начали активно выпускать различные бумажные ценности и размещать их на бирже. Широкая «публика» стала проявлять интерес и охотно покупать дивидендные бумаги, надеясь на скорое увеличение своих сбережений ввиду ожидаемой большой доходности новых предприятий в самое ближайшее время.

Обстановка экономического оживления, рост доходности акционерных обществ, наличие на рынке свободных капиталов и расширение банковского кредита способствовали биржевому буму. Курсы промышленных ценностей бойко шли в гору и как нельзя лучше подходили для спекулятивной игры. Естественное в начале желание «публики» к помещению сбережений в ценные бумаги сменилось биржевой горячкой 1895–1896 гг.[34] Позже министр финансов П.Л. Барк в своем обзоре финансовых и биржевых кризисов напишет: «Повышательная кампания на русских биржах, являвшаяся в период 1894 г. и первых месяцев 1895 г. естественным следствием общего подъема нашей промышленности, особенно усилилась ко второй половине 1895 г., приняв уже характер чисто спекулятивной деятельности»[35].

Известный русский экономист М.И. Туган-Барановский так описывал события тех лет: «Страсть к биржевой игре охватила обширные круги общества; официальная биржа не могла вместить всех желавших принять участие в биржевой вакханалии, и некоторые модные рестораны гостеприимно открыли свои двери для биржевых игроков, для которых на официальной бирже не находилось места»[36]. А вот как воспроизводил происходящее чиновник Министерства финансов В.Т. Судейкин: «Биржевая игра развернулась в половине 1895 года во всю ширь. Всеми игравшими на дивидендные бумаги наживались большие деньги, и в Петербурге водворился расцвет жизни... биржевые дельцы заседали в известных ресторанах и вели оживленные толки о бирже и спекуляции, с указанием кто, на чем и сколько нажил. Играющая публика, избалованная успехами наживы и удачи, почувствовала самоуверенность и нахальство...»[37] Самое яркое описание событий 1895 г. принадлежит перу известного театрального критика, бывшего биржевого репортера А.Р. Кугеля. В своих воспоминаниях он отразил царившую в обществе атмосферу того времени: «...все играли, и стар, и млад, и юноша в семнадцать лет, и старик с седой головой. Дамы в особенности, генералы - преимущественно»[38].

После закрытия официальной биржи и установления котировки, начиналась неофициальная биржа. Биржевые «зайцы», мелкая и крупная «кулиса» подготавливались к следующему дню: скупали или продавали ценные бумаги в соответствии с определившейся тенденциею рынка или планами биржевых воротил. Собственно тут и была настоящая «игра», которая на биржевых собраниях лишь реализовывалась. На биржу допускался не всякий, - здесь мог покупать и продавать любой желающий. Местом этих неофициальных и особенно популярных собраний был так называемый Милютинский ряд с прилегающей к нему частью Невского проспекта. Здесь располагалось сразу несколько небольших банкирских контор. Это место называлось «американской биржей». От 3 до 6–7 часов вечера здесь толпились мелкие «зайцы», кулисье, маклеры, игроки, выигравшие, проигравшие, чающие выиграть и потерявшие всякую надежду[39].

Общество в очередной раз «заболело» биржевой лихорадкой. Быстрый подъем цен на многие биржевые бумаги, высокие дивиденды, выдаваемые даже недавно открывшимся предприятиям, разговоры о скором, нередко в один день, и легком обогащении - все это привлекало к игре с акциями самую пеструю и разношерстную «публику»[40]. Тысячи лиц сделались акционерами совершенно им неведомым предприятий, все сведения о которых ограничивались лишь слухами из десятых рук о предстоящем повышении их биржевых ценностей. Многие современники обращали внимание на то, что около биржи, банков, банкирских контор «появились совершенно дотоле неведомые лица: дамы, чиновники, генералы, офицеры, кабатчики, гробовщики, просто люди без определенных занятий»[41]. Соответственно своему социальному положению они разделились на отдельные группы. Побогаче, повиднее и почопорнее собирались в первоклассных банках; менее притязательные, помельче и порискованнее ютились в банкирских конторах; еще помельче у меняльных лавок. Вся эта разнородная толпа страждущих бегала по банкам, банкирским конторам и менялам начиная с самого раннего утра.

Небезынтересны характеристики биржевой «публики», данные В.Т. Судейкиным. Согласно его классификации, в первую группу входили солидные люди с большими, а иногда весьма порядочными средствами. «Увлекаясь наживой, - писал Судейкин, - они нередко угнетают банкиров, приходя до биржи в банки, они с жадностью ловят взоры своих патронов, стараясь прочесть в них настроение биржи; падают купленные бумаги - они мрачны и озабочены, повышаются - радостны. Эта часть публики смотрит на дело таким образом: повысится курс дивидендной бумаги - продали, понизится - будут держать в ожидании лучшего будущего»[42].

Другую группу составляли мелкие спекулянты или «биржевые зайцы». Они ежедневно сновали по бирже, банкам, банкирским конторам, менялам, вечерами - по «американской бирже». Подобная категория спекулянтов, как отмечал Судейкин, «очень деятельна, подвижна и имеет своих простодушных клиентов, для которых их слова и речи, отличающиеся тоном глубокой уверенности и авторитета - закон. Для простаков, стоящих вдали от биржевой жизни, это самые верные люди, это их оракулы и им они оказывают полное доверие»[43].

Наконец, третья категория - самая многочисленная и неопытная, желавшая приумножить свои небольшие сбережения. «Эта группа лиц, - писал Судейкин, - составляет самый легковерный элемент, из которого рекрутируются биржевые жертвы, в большинстве случаев несущие все потери»[44].

При виде беспрерывного повышения цен многочисленная «публика» быстро соблазнялась возможностью легкой наживы. Многим казалось, что достаточно лишь просто купить какие-нибудь бумаги, а через некоторое время их продать и положить разницу себе в карман. Первоначально подобные операции совершались очень робко и в скромных размерах, но две-три удачные попытки придавали начинающим игрокам смелость и побуждали расширять сделки до максимальных размеров. Министерство финансов отмечало, что «многие держатели бумаг после удачных опытов спекуляции на повышение, подстрекаемые недобросовестными советчиками из биржевых сфер, приобретали почти без разбора бумаги всякого нарождающегося предприятия, содействуя этим несоразмерному возрастанию цен бумаг»[45]. «Публику» подогревали различные слухи о какой-нибудь крупной удаче, разговоры с фондовыми маклерами, «биржевыми зайцами», «разными дельцами с многозначительной улыбкой изрекавших лаконичные советы типа: «покупайте такие-то бумаги, только скорее»[46].

Во главе спекулятивного движения стояли, как правило, две-три корпорации, в которые входили профессиональные биржевики. Они приобретали акции сотнями и тысячами. Затем потихоньку, не спеша, спускали эти бумаги с рук; нажив хорошие деньги на одной бумаге, переходили к другой и делали ее предметом такой же необузданной игры. При ограниченном числе крупных профессиональных биржевых деятелей в их среде легко могли возникнуть разного рода «синдикаты и консорциумы», «организованные шайки биржевиков» и корпорации.

Профессиональные биржевики, прекрасно зная шаткое положение мелкой спекуляции, периодически устраивали на нее нечто вроде облав, известных на биржевом языке под названиями «высечь публику», «кровопускание», «очищение желудков» и т. д. Прежде всего, они старались при помощи разных слухов, газетных уток и ложных котировок «всучить» спекулирующей «публике» как можно больше бумаг по значительно завышенным ценам. Затем, когда начинался процесс понижения, старались взять их обратно по более низким ценам. «Высекши публику», крупные игроки вновь устраивали повышение, а купленные по низким ценам бумаги продавали по высоким. Кроме игры на повышение или понижение ценных бумаг, существовало еще несколько способов биржевых спекуляций.

Таков был контингент лиц, которые «пытали счастье» на бирже или около нее. Но как бы ни были сильны группировки профессиональных биржевиков, как бы доверчива ни была «публика», они не смогли бы оказать сильного влияния ни развитие биржевой игры без содействия банков. Кредитные учреждения способствовали развитию спекуляции на бирже, ссужая деньги «публике» в форме специального текущего счета под обеспечение ценных бумаг. Этот вид кредита в банковской и биржевой практике известен под термином «онколь» (on call)[47].

Почти вся биржевая торговля ценными бумагами совершалась при помощи онкольных операций, вызывавших особое доверие в обществе. Почти никто не покупал промышленные ценности за наличный расчет. Ссуда могла оплачиваться по частям, а обеспечение можно было увеличивать и уменьшать сообразно с величиной взятой ссуды. Таким образом, онкольный счет являлся ссудой на неопределенный срок, которая всегда могла быть полностью или частично уплачиваема или, наоборот, возобновляема. Как «публика», так и биржевики пользовались онкольным кредитом в банкирских учреждениях, внося обеспечение в размере 25–30% иногда меньше, иногда больше, но, как правило, в этих пределах. Непосредственно, помимо банков через маклеров заключали сделки лишь члены биржи; «публика» же совершала свои операции исключительно при посредничестве кредитных учреждений.

Крупные коммерческие учреждения открывали онкольный кредит не под все дивидендные бумаги, а только под те, которые были признаны солидными. Более мелкие кредитные заведения относились к выдаче ссуд менее разборчиво. Они охотно выдавали ссуды под все бумаги, лишь бы они котировались на бирже. Размер ссуды также зависел от характера кредитного учреждения, качества бумаги, состояния денежного рынка, переживаемого биржей момента и пр. Различные банкирские учреждения имели свои правила относительно онкольных счетов, причем минимальная сумма первоначального взноса могла колебаться от 2000 и до 150 руб.

А.Р. Кугель вспоминал: «Для того чтобы открыть онкольный счет в мелкой банкирской конторе, достаточно было иметь рублей полтораста наличными. Обычно принимали бумаги в 75% котировочной стоимости. Следовательно, на 150 руб. можно было иметь бумаг на 600 руб.; онкольный счет открывался, начиная с 1000 руб. и «по знакомству» бумаги принимали только с 15% обеспечением. Как же было не играть при столь льготных условиях?»[48]. Крупные банки действовали более осторожно. Размер выдаваемых ими ссуд колебался от 50 до 75% биржевой цены бумаги. Гораздо менее требовательны были банкирские конторы и меняльные лавки. Там даже ссуда в 90% считалась вполне умеренной[49]. Естественно, что большинство желающих играть на бирже предпочитало иметь дело с ними, хотя они и взимали значительно более высокий процент. Таким образом, благодаря услугам кредитных учреждений «публика» получила возможность совершать сделки в крупных масштабах при незначительных собственных средствах.

Кроме Петербурга и Москвы в оживлении участвовали все крупные города - Варшава, Киев, Харьков и др., где играли на своих местных биржах или поддерживали беспрерывную телеграфную связь с Петербургской биржей и столичными банками. В «малые биржи» превратились почти все банки с их провинциальными отделениями. Там в течение целого дня орудовали спекулянты, не имевшие доступа на официальную биржу. В отчетах биржевых хроникеров провинциальных газет также говорилось о ценах на бумаги, которые были «до биржи», «во время биржи» и «после биржи». Корреспондент из Варшавы сообщал: «Страсть к биржевой игре проникла во все слои нашего общества. Этим пользуются разного рода биржевые дельцы... Помимо обычных «операций» на бирже, дельцы эти нашли себе пристанище преимущественно в некоторых крупных кондитерских. Особенно привилегированным местом их сборищ является кондитерская «Люрс» в Саксонской саду, где с 6 до 10 часов вечера обделываются дела с необычным усердием, притом на громадные... суммы, превышающие подчас размеры утренних операций на настоящей бирже»[50]. В Варшаве было еще несколько мест, заменяющих официальную биржу, например кондитерская «Тура» в Краковском предместье и др.[51]

Повышение цен, начавшееся в 1894 г., постепенно усиливаясь, продолжалось до второй половины 1895 г. В августе биржевое увлечение достигло своего апогея. В начале сентября началось обратное движение: курсы всех акций стали резко понижаться, некоторые упали на 10–100% и более. Газеты запестрели одинаковыми отчетами: «На фондовой бирже очень и очень тихо... спекуляция также притихла и нет уже в ней прежнего широкого бесшабашного маха и только время от времени проявляется некоторое оживление, вскоре, впрочем, уступающее место унынию и вялости настроения»[52]. Дни 23 сентября и 4 октября 1895 г. стали «черными днями» на Петербургской бирже. «Новое время» отмечало: «Бранное поле представляло картину полного поражения повышателей; цены понизились так сильно, что, очевидно, побоялись поместить действительный курс, и отметка по отношению к некоторым акциям рублей на 10 выше действительных цен обращения... уныние велико, а упований мало»[53].

В рядах спекулирующей «публики» началась паника. Банки, ввиду резко понизившейся стоимости заложенных ценностей, стали требовать дополнительных взносов по ссудам, выданным под залог ценных бумаг по онкольным счетам. Многие игравшие были не в состоянии внести эти дополнительные суммы, поскольку все их средства были поглощены спекуляцией. Банки произвели экзекуционные продажи заложенных бумаг, что привело к еще большему понижению курсов и разорению мелкой «публики».

Паника, однако, продолжалась недолго. Промышленный подъем был в разгаре, а наступивший кризис был чисто биржевым и не мог продолжаться долго. Понесенные «публикой» потери оценивались в несколько десятков миллионов рублей[54]. В целом общественное мнение по отношению к бирже не изменилось, осуждали исключительно одних биржевых спекулянтов, игравших на понижение. Вскоре биржевая спекуляция нашла новые ценности для игры на повышение. Объектом игры стали нефтяные ценности, с которыми повышательное движение приняло примерно такие же размеры, как с металлургическими и банковскими бумагами в 1894–1895 гг. «Фаворитками» стали акции Каспийского нефтепромышленного и Бакинского Нефтяного обществ и другие нефтяные бумаги. Причиной повышения их биржевых курсов отчасти был возросший спрос на нефть на мировом рынке и, как следствие, подскочившая ее стоимость.

Министерство финансов весьма отрицательно отнеслось к биржевому ажиотажу. Повышения курсов акций квалифицировалось им как «нездоровое возбуждение», «зловредная спекуляция», «биржевая вакханалия». Во всеподданнейшем докладе министра финансов о государственной росписи доходов и расходов на 1896 г. биржевое увеличение 1895 г. признавалось «одним из первых в ряду отрицательных явлений русской экономической жизни»[55]. Официально признавалось, что биржевой ажиотаж достиг очень сильного распространения и охватил спекулятивной лихорадкой обширные слои общества. Министерство финансов на страницах «Торгово-промышленной газеты» и «Вестника финансов» неоднократно предупреждало широкую «публику» «об опасности последствий увлечения биржей» и возможных потерях: «Здесь выигрывает всегда тот, на чьей стороне при больших средствах, позволяющих выдержать трудные минуты в ожидании поворота к лучшему, еще и практическая опытность, специальная подготовка, осведомленность о многих подробностях и данных торгово-промышленных предприятий и их конкурентов и особое, приобретенное навыком искусство комбинировать... Но вовлекаемой в игру публике, непричастной к торгово-промышленной деятельности, почти все эти условия выигрыша... недоступны, а потому вполне естественно, что ей достается в этой неравной игре роль жертвы, шансы же выигрыша все на стороне специалистов биржевой игры - опытных и сильных игроков, для которых игра составляет привычную сферу деятельности»[56]. Однако в разгар биржевых страстей никто особо не обращал внимание на предупреждения в осторожности и благоразумии.

В период оживления на бирже появилось немало высокопоставленных чиновников и даже сановников, участвовавших в спекуляциях. В прессе сообщалось, что начальник хозяйственного отдела Министерства внутренних дел «сорвал с биржи в ту пору тысяч двести» и был вынужден покинуть службу, став «счастливым обладателем виленских, ковенских, гродненских латифундий»[57]. Другой подобный случай произошел с директором департамента железных дорог Министерства финансов В.В. Максимовым. Он тоже «ходил на биржу... взял с нее немалый куш», после чего ему было предложено оставить службу[58]. Иногда «злые языки» пытались распространять слухи об участии в биржевой спекуляции близких родственников С.Ю. Витте, но даже «заклятые враги» не решались обвинять его самого в игре на бирже и страсти к наживе.

Биржевая горячка 1890-х гг. привлекла к участию в спекулятивной игре даже те слои российского общества, которая до этого совершенно не интересовалась никакими ценными бумагами и биржей. Их численность превышала десятки тысяч человек. Возможность быстрого и легкого обогащения привлекала своей простотой людей далеких от биржи и финансов. Этот интерес, как в зеркале, отразился в российской прессе. Появилось большое количество самых разных экономических изданий, которые в значительной мере формировали мнение обывателей. Почти в любой столичной и даже провинциальной газете можно было найти курсовую таблицу или биржевую хронику. Заметно повысилась роль рекламы, влияние и значение прессы для биржи. Так как долгое время биржа не привлекала к себе особого внимания ни со стороны широких слоев общества, ни со стороны прессы, то биржевые бюллетени печатались весьма длительное время только в «Коммерческой газете» и только два раза в неделю. Лишь с конца 1860-х гг. бюллетени стали печататься ежедневно во всех крупных российских газетах. Исключение, пожалуй, составлял «Правительственный вестник», который выписывался во всех государственных учреждениях и по-прежнему продолжал печатать официальные курсы и только два раза в неделю.

Кугель отмечал, что до 1890-х гг. нравы русской прессы были «довольно чисты и невинны». «В худшем случае, - писал он, - попадались бутербродные рецензенты и репортеры. Но с первым расцветом биржи и широкой спекуляции нравы прессы стали быстро... видоизменяться. ...Биржевые обозрения, которых раньше никто не читал, которые и печатались не чаще раза в неделю, стали самой живой и бойкой рубрикой газеты. Большие органы печати еще держались кое-как, хотя нет-нет то в хронике, то в статьях и заметках проскальзывали весьма недвусмысленные рекламы предприятиям, банкам, выпускам акций и облигаций и прочее. В мелкой же прессе биржевой отдел затмил и спорт, и театр»[59]. В редакциях газет играли так же, как в канцеляриях, в лавках, в светских салонах и ресторанах.

1899 г. начался на бирже неплохо, казалось, все благоприятствовало продолжению спекулятивной игры, но оживление продолжалось лишь до первых чисел февраля, когда началось резкое падение всех бумаг, усиливавшееся с каждым месяцем. Летом разразился крах известного миллионера П.П. фон Дервиза, который был тесно связан со многими промышленными и кредитными предприятиями. Вскоре после банкротства Дервиза последовал крах не менее известного миллионера и мецената С.И. Мамонтова. Для многих эти фигуры были олицетворением богатства и процветания[60]. Весной 1901 г. произошел крах харьковского банкира и промышленника А.К. Алчевского. Пошатнулись дела братьев Поляковых. Эти банкротства оказали удручающее впечатление и на биржу, и на все общество в целом. За ними последовали разорения мелкой и средней «публики». Не в лучшем положении оказались и некоторые коммерческие банки, так как их портфели были переполнены ценными бумагами.

Биржевые операции с лета 1899 г. надолго встали на «мертвую точку» и всякие попытки «гальванизировать» биржу оставались безрезультатными. Малейшее оживление пресекалось через несколько часов, затем бюллетень гласил: «твердо, но тихо». «Твердо», т.е. никто не продает, «тихо» - никто не покупает. Биржевые хроникеры были единодушны в своих оценках ситуации: «Мы переживаем кризис, развитию которого не предвидится конца... бюллетени приносят с каждым днем все новые и новые понижения самых солидных ценностей...»[61]; «На бирже с каждым днем становится все хуже и хуже, положение приобретает положительно угрожающий характер»[62].

Биржевые потрясения и крахи конца 1890-х гг. вызвали естественный отток широкой «публики» от биржи, что отразилось и на прессе. Резко сократились публикации о бирже, усилилась ее критика, появились всевозможные разоблачительные статьи, наконец, стали закрываться сами биржевые издания. Общество в очередной раз обвиняло биржу и биржевиков в разжигании нездоровых страстей, обмане и разорении. События повторялись до следующего биржевого увлечения.